Пойду в один из шумных дней
Подальше от других людей,
Подальше ото всех дорог,
Где плещется у самых ног
Чужая отрешенность вод,
Как холод от реки Эврот1.
Почудится, что я – не я:
А дочь, которую семья
Желала с детства научить,
Как честно по-спартански жить,
Страшась немилости богов,
Но – не жары, не холодов,
Не ливней, что сплошной стеной,
Не жизни строгой и простой,
Убогой скудости стола –
Как бы знатна ты ни была! –
Владеть и луком, и копьём,
И резать словом, как ножом,
И молча боль переносить,
Да имя доброе – хранить.
Тому, кто чести не спасёт –
Позорней, чем в реке Эврот
Найти приют последний свой…
Над отуманенной землёй
Вещал тяжёлый солнца шар,
1 Эврот – река, на которой стоит Спарта – центральный город в Лакедемоне (Лаконике)
Как этот мир от горя стар.
И чудилось, что я – не я...
Вдруг дочку строгая семья
Решила в жертву принести,
Такое правило в чести,
Таков обычай на века –
Пусть будет жертва нелегка,
Пусть будет девушка юна –
Богиню радует она.
И юноша, что всех сильней,
Пусть кровью изойдёт своей.
А мне всего пятнадцать лет…
Глядит заворожёно вслед
Какой-то юный Аполлон –
И грустен, и серьёзен он.
А дочь спартанского царя,
Любовью в юноше горя,
Не так прекрасна и юна,
Пусть и богата, и знатна,
И оказалась всех умней.
Отец, души не чая в ней,
Меня – достойною похвал,
Для жертвы лучшею назвал.
Кто до небес превознесён, –
Подумай сам, – не близок он,
Твой на земле последний миг?
…День жаркий догорел – и сник.
И решено – у алтаря,
Едва засветится заря,
Как всех простит Лакедемон,
Чьей кровью камень окроплен.
Обычай стар – до крови сечь,
Чтоб город от беды сберечь!
А мне всего пятнадцать лет,
Меня прекрасней в Спарте нет,
Пусть будет жертвою своей
Богиня счастлива…
…Светлей
Восточный край, бледнеет синь
К жестокой радости богинь.
И сквозь пугливый утра свет
Пойму, что кроме правды нет
В суровом мире ничего,
Но болью тела моего,
Я искуплю бесчестность слов,
Что молвят – именем богов.
Ничем, не выдавая мук,
Вступлю, как тень, в Аидов круг,
В тот край беспомощности зла,
Где смерть уже нетяжела,
Где нет стыда,
Где горя нет,
Оттуда мы пришли на свет,
Презрев Забвенья властный зов…
Здесь брошу я одежд покров,
И, не услышав слабый стон,
Меня простит Лакедемон.
Пришли…
Они стоят втроём:
И жрец верховный, и при нём
Те двое, что внушают страх,
С бичами длинными в руках.
Как глубоко я страх таю!
Покорно очередь свою,
Прекрасный, словно Аполлон,
Ждёт юноша – спокоен он:
«О, Хэллис! Я признался в том,
Что не желаю быть царём!
С тобою – умирать, иль жить!»
…Как много могут совершить,
И те, что несколько минут
Слепой судьбы решенья ждут:
В любви признаться, промолчать,
Проклятья на врага наслать…
Достойный Спарты гражданин!
И самым лучшим из мужчин
К лицу поступок дерзкий твой!
Что ж, Хеллис! Смейся над толпой!
Испей божественный нектар
Прими любви счастливый дар:
А свадьба – на спартанский лад! –
Как знать – у чьих споткнётся врат?
Ложусь… О слабости моей
Не знал последний из людей.
Я дочь твоя, Лакедемон!
Ты, зрелищем заворожен,
Пусть в ожидании притих,
Ты не увидишь слёз моих…
Но что за прихоть, не пойму –
Скользит по телу моему
Без крови и без боли кнут,
Лишь тот, второй, жестокий труд
Вершит по правилам чужим,
Безгласным ужасом гоним.
Но тут верховный жрец вещал:
«Как тяжело – держать устал
Богини статуэтку я.
Да, кровь на жертвенник лия,
Деметрий, ты могуч, как лев,
Но страшен Артемиды гнев!
За то безжалостна она,
Что кровью не напоена –
Чуму, и голод, и войну
Пошлет на гордую страну,
И блеск победный Спарты всей
Сотрется в памяти людей!»
…Молчат.
Но каждый знает сам,
Что, мудрецы, сравниться ль вам,
В безмерной алчности такой
И с Артемидою самой?
Нет, – лишь в Лаконике поймут
Позорных слов привычный блуд.
Вдруг слышу на пределе сил:
«Прости! И я тебя любил! –
Шептал, не сдерживая слёз,
Кто Артемиде службу нёс. –
(Уже никто не разберёт –
Те капли – слёзы, или пот)
И я не смог тебя спасти!» –
Таков один из десяти
Едва ль найдётся в Спарте всей.
«О, ты, который всех добрей…»
… В мгновенье – непроглядной тьмой
Стал суетливый мир людской –
Так Спарта в полночь, без огней,
Покажется ещё черней.
Не холод от реки Эврот,
Но от Аидовых ворот
Печальный путник злую весть,
Что спасена спартанки честь,
Принёс, – и что меня зовут
На Персефоны мрачный суд…
А дочь спартанского царя,
Нежна, как летняя заря,
Ее прекрасней в Спарте нет.
И ей сравнялось… тридцать лет.
То не Эврот шальной волной,
Но слабый-слабый голос мой
Звенит на ледяном ветру:
– Я не умру! Нет, не умру!
Молчали все. И сердца стон
Не услыхал Лакедемон.
За Артемидины пиры
Вас бросить бы – в Тартарары!
Прожорливому Крону в дар…
…Привидится такой кошмар!
И в страхе верит человек –
Прекрасен двадцать первый век!
Наш новый век сложил хитро
Попкорна полное ведро
С душистой горсткой сухарей
Эпикуреянке моей,
Красавице – в шестнадцать лет,
Которой лучше в мире нет,
Суровость ей сумев придать:
«Ну, мама! Сколько можно спать!
С тобой пойдёшь – и сам не рад!
Какой противный дождь, и град!
Уж опустел промокший пляж!
Вставай! А ты мне денег дашь?
Раскисли наши сухари!
Будь другом, кофейку свари».
Как хочется на свете жить! –
Прядёт шафрановую нить
Из длинных солнечных лучей
Царевна – что за горе ей,
Когда смеяться жизнь велит,
Свод неба золотом расшит,
Когда о древней стороне
Ничто уж не напомнит мне?
